Должны ли благотворители быть нищими, может ли помощь быть бизнесом и стыдно ли относиться к эмоциональному рационально — Esquire поговорил с членом правления фонда «Друзья» Светланой Миронюк, которая помогает российской благотворительности встать на бизнес-рельсы.
«Серийный благотворитель» Светлана Миронюк — в прошлом главный редактор «РИА Новости» и директор департамента маркетинга и коммуникаций Сбербанка — сейчас преподает в Московской школе управления «Сколково» и руководит службой маркетинга PWC в России. Помимо этого она на протяжении многих лет принимает активное участие в работе нескольких благотворительных фондов. Миронюк состоит в попечительских советах фондов «Подари жизнь» и «Выход» и входит в состав правления фонда «Друзья».
На старте нового учебного года в Московской школе филантропии, созданной фондом «Друзья» совместно с НИУ ВШЭ для подготовки профессиональных кадров НКО, Esquire встретился со Светланой Миронюк и узнал, зачем фондам нужны профессиональные менеджеры, что общего у благотворительности и бизнеса, а также какую карьеру можно построить в некоммерческом секторе.
Ключевая миссия Фонда «Друзья» — в том, чтобы выстраивать бизнес-процессы внутри благотворительных организаций, привлекая к этой работе профессиональных управленцев. Но при этом многие заметные фонды создавали люди без специального образования — например, фонд «Вера» Нюты Федермессер. Так что все-таки что важнее? В эпоху 1990-х годов и в начале 2000-х, когда еще только все зарождалось, конечно, внутренний драйв, лидерские качества людей были очень важны. И тогда почти за каждым появившимся фондом стояла личная история человека, который его создал. Но со временем этот сегмент превратился в отрасль. А когда мы говорим об отрасли, внутри которой работают организации (НКО), то вопрос их эффективности, как и в бизнесе, никто не снимал. Получается, мы пытаемся рационализировать сегмент, который вырос из очень эмоциональных и человеческих историй. Это неизбежный этап его взросления.
К тому же сейчас, как я считаю, мы находимся на этапе поколенческого сдвига. 30−40-летние, те самые миллениалы, — это люди, для которых социальная значимость того, что они делают, много больше, чем для людей, которым за 50. И именно миллениалы — люди, которые постоянно задаются вопросами «зачем я?» или «как я изменяю мир вокруг себя?», — создали бум благотворительности. Очень много людей, в том числе из бизнеса, стали приходить работать в некоммерческий сектор не потому, что это вдруг стало модным благодаря знаменитостям, а потому, что пришли люди других культурных и поколенческих ценностей.
Теперь НКО — это не просто частные истории, это новая отрасль, в которую хлынул поток молодых, энергичных, заряженных идеями людей. Это страшно здорово! И для того, чтобы этот поток идей и энергии не иссяк, чтобы не случилось разочарований, чтобы не пришло ощущения «мы бьемся, а ничего не происходит», и необходима профессионализация сферы.
Люди каких профессий сейчас необходимы НКО? Юристы, менеджеры, экономисты? Первое: это зависит от профиля НКО. Второе: это вообще не догма. Я бы не привязывалась к конкретным компетенциям или конкретным дипломам. Мы в Школе филантропии ждем людей самых разных компетенций и прошлого профессионального опыта, даже инвестиционных банкиров, которым надоела их работа или в силу изменений на этом рынке они не находят себя. Мы ждем людей с хорошим финансово-экономическим, банковским бэкграундом, которые могут совершенно по‑другому структурировать финансовую деятельность в фондах.
Приведу пример: моя очень близкая знакомая Анна Скоробогатова — руководитель маркетинга из компании PricewaterhouseCoopers (входит в Big Four консалтинговых компаний) — стала недавно директором фонда «Вера». Где маркетинг и где управление фондом? Это не вопрос только профессиональных компетенций человека. Это вопрос смысловой наполненности, готовности быть лидером, развивать и учить других людей. Ну и конечно, важны профессиональные знания, но их легко адаптировать. В этом смысле есть отличие от бизнес-подхода. В бизнесе все-таки сначала нанимаешь профессионала, а потом человека. В НКО ты сначала нанимаешь человека, а потом уже профессионала. И затем, если нужно, вы вместе достраиваете его профессиональную составляющую.
И как это сделать? Многое зависит от учредителей и руководителей фонда. Развитие людей, своих сотрудников для них должно быть осознанной необходимостью. Почему Школа филантропии не могла появиться в России пять лет назад? На Западе таких программ сотни, даже онлайн. Есть очные программы в Стэнфорде, Гарварде, Бостоне, есть онлайн — каких только нет! Почему у нас этого не было? Да потому что не было внутреннего запроса. Он появился только сейчас у поколения 30+, и «Друзья» уловили эту волну.
Еще один интересный тренд, который мы видим и который влияет на развитие сектора НКО, связан с тем, что у нас в стране плохо с доверием друг к другу, с доверием к институциям. Очень многие молодые люди, предприниматели говорят: «Я не хочу давать деньги в какой-то большой фонд, я сделаю свой». Почему? Потому что им кажется, что они лучше знают, как более эффективно потратить свои деньги на дело добра. Они не говорят этого впрямую, но, скорее всего, это тоже их внутренняя потребность — сопереживать и соучаствовать. Это же не диванный акционизм, когда перевел на карточку 100 рублей и поставил себе галочку «я хороший!». Если запрос глубже, то хочется чувствовать, что ты действительно на что-то влияешь, что-то меняешь, — это тоже поколенческая потребность. А вот на этот запрос сегодня большие фонды не отвечают. Как совместить финансовую помощь с осознанным ощущением того, что меняешь мир вместе с этим фондом? Нам еще предстоит построить мостики между привычной работой фондов и новыми донорами, которые хотят не только отдавать, но и чувствовать свою вовлеченность.
А что может привлечь бизнесмена вкладываться, становиться донором, помогать всевозможными способами, помимо того, что это повысит его репутацию? Очень часто люди донируют и говорят: «Только мы не хотим никакого пиара вокруг этого». То есть иногда решения помогать со стороны бизнеса вызвано не репутационными вещами, а ценностными. Но бывает и имиджевая мотивация, и маркетинговые ходы, завязанные на сотрудничество с фондами — все это нормальные мотивы для бизнеса. С другой стороны, я вижу большую проблему в том, что бизнес пока очень нелинейно приходит к пониманию того, что взаимодействовать с неправительственным сектором ему очень нужно, и не только для имиджевых или ценностных задач.
Сейчас от 60 до 80% молодых людей, выбирая какой-либо бренд, смотрят на социальную ответственность компании. Приходя на работу, они смотрят на это же. Есть очень много людей, которые говорят: «Я готов меньше получать, но зато у меня будут интересные социальные миссии». У лучших этот запрос на смыслы и миссию в ежедневной работе, несомненно, есть. На это бизнесу тоже нужно как-то отвечать. Деньги — это как наркотик, очень короткий и очень неустойчивый мотиватор. На длинный срок человека все равно мотивируют и деньги, но гораздо больше — смысл.
Если на работе нет корпоративных программ по вовлечению в благотворительность, то дизайнеры, копирайтеры, переводчики могут сами найти того, кто нуждается в их профессиональной помощи. Для этого нужно зарегистрироваться в ProCharity — платформе фонда «Друзья», где вы сможете предложить свои услуги в качестве интеллектуального волонтера. С помощью этого сайта и фондам, и волонтерам проще находить друг друга.
На Западе это отлично развитое и популярное направление. Вообще волонтерством в США занимается почти четверть населения. Меня эта цифра поразила! Значительная часть из этих людей помогают именно интеллектуально. В России волонтерством занимаются только три миллиона человек. Среди них доля интеллектуального волонтерства пока еще очень маленькая.
Давайте поговорим о людях, которые приходят непосредственно в фонды. Молодой человек (до 30 или 30 с небольшим) с амбициями может построить хорошую карьеру в НКО? В НКО, как минимум, он может заработать потрясающий опыт, наработать базу контактов, которых у него раньше никогда не было. Чем НКО отличается от бизнеса, если мы будем рассматривать как модель? В НКО нет такой строгой иерархии. Это более горизонтальные структуры, в которых стираются барьеры. Например, ты можешь подойти к Константину Хабенскому и спросить, как тебе развивать то или иное направление. А если ты работаешь операционистом, например, в Сбербанке, то до Грефа ты, скорее всего, будешь идти очень долго. Если молодой человек хочет развиваться, благотворительность дает ему возможность фантастически быстрого профессионального, (но не карьерного) роста, в НКО же нужно уметь делать все. Дальше с таким бэкграундом оторвут с руками.
Но говорить о каких-то больших деньгах все-таки не приходится в этой сфере? Конечно нет. Это сектор, в котором все административные затраты всегда соизмеряются с объемом помощи, которую направляют нуждающимся. Но это и не нищенская история.
По закону 20% от собранных денег фонд может оставлять себе. Но, насколько я знаю, мало какие фонды забирают всю эту сумму. Да, потому что они постоянно находятся под моральным прессингом от того, что денег для основной деятельности (помощи детям и т. д.) не хватает.
Как вы думаете, наше общество готово воспринимать благотворителей как людей, которые тоже работают, которые тоже зарабатывают деньги? Нет ли общественного порицания? Благотворительный сегмент наполнен самыми разными стигмами. Например, многие люди считают, что благотворитель — это нищий человек, который безвозмездно служит на благо других. А это ведь не служение, это работа, в которой должны быть и материальная составляющая, и возможности карьерного роста, и саморазвитие. Но за последние годы мы хотя бы начали об этом говорить. Любые стигмы ломаются вербализацией благодаря тому, что люди об этом начинают дискутировать.
Есть ли какой-то минимальный список бизнес-практик, которые помогут НКО хотя бы на первых этапах развития? В первую очередь нужно определить миссию, уметь разработать стратегию, выработать план, тайм-лайны и выстроить четкую структуру. Также нужно научиться фандрайзингу — то есть освоить способы получения денег. Помимо этого чрезвычайно важно создать и развивать команду — то есть важны навыки коммуникации, причем как внутренней (внутри фонда), так и внешней (с подопечными, с другими фондами, с родительским комьюнити, с государством). Как в бизнесе, в каждом фонде должна быть CRM-система (прикладное программное обеспечение для автоматизации работы с клиентами. — Esquire) для учета взаимодействия с донорами и с подопечными, чтобы можно было строить эффективные стратегии. Все это бизнес-логика, заложенная в минимальный джентльменский набор, а он такой же, как и у того, кто завтра откроет свой малый или средний бизнес.
Фандрайзингу можно как-то научиться? У фандрайзинга интересная история. У него нет методологии. Есть, конечно, методологические подходы, есть опыт Запада, но то, что работает у них, не всегда подходит нам, или то, что работало вчера, сегодня может внезапно стать неинтересным. Например, аукционы. Раньше на торгах, условно, кофточки Моники Беллуччи можно было собрать на годовую деятельность фонда. И вдруг это перестало работать. Почему? Скорее всего, аудитория этим пресыщается. Это как в продажах: всегда нужно придумывать какие-то новые подходы. Фандрайзинг — страшно креативная профессия. Она требует личностного умения заражать и заряжать.
А крупные фонды не подвержены бюрократии? Они тоже переживают разные этапы человеческих и структурных кризисов. Не хочу приводить примеры. Это тоже случается: вроде бы все есть, а драйва нет. Тогда люди уходят, перетекают из одних фондов в другие — более маленькие, но живые.
Конкуренция среди фондов — тоже интересное понятие. Как НКО борются за своего донора? Это очень грустная тема. Конкуренции не должно быть, потому что помощи не бывает много, ее бывает только мало, ее всегда мало. Вообще первая задача Школы филантропии — создать комьюнити людей, занимающихся благотворительностью, работающих в фондах, чтобы они друг другу были товарищами, чтобы конкуренция из состояния «не заходи на мою территорию» переросла в коллаборацию. Проблема и беда нашего благотворительного сообщества (за исключением крупных фондов, которые на слуху), что они мало общаются друг другом, они территориально разобщены. Мы проводили исследование год назад. На карте видно, что существуют территориальные анклавы, которые замкнуты внутри себя. Значит, нет обмена идеями, знаниями, человеческим ресурсом. И вообще, это просто несвязанная среда.
С учетом вашего журналистского бэкграунда интересно поговорить про отношения благотворительности и СМИ. Если журналист пишет статью про героя какого-то фонда, должен ли он править текст так, как того захотят сотрудники НКО, чтобы избежать возможного оттока доноров? Вы сейчас разорвали меня на две части. Одна половина меня стоит на защите интересов фондов, другая понимает, что, конечно, журналист должен делать свою работу. Другой вопрос, если это был фандрайзинговый текст, то тогда правила, конечно, задает фонд.
А государство должно как-то вмешиваться в некоммерческую сферу или же, наоборот, предоставить полную автономию? Государственный и некоммерческий сектора должны быть двумя сообщающимися сосудами, так как они очень зависят друг от друга. Те же вопросы здравоохранения, обеспечения препаратами вряд ли удастся решить без помощи государства. И сейчас НКО стараются достучаться до власти, показать, что есть проблемы и их много, но не всегда они получают обратный ответ. Я бы сказала, что сейчас НКО и государство слышат друг друга гораздо лучше, чем, допустим, десять лет назад. Тогда этого диалога не было совсем. Но работать в этом направлении предстоит еще много.
Как вы думаете, для топ-менеджера НКО что важнее: умение эффективно управлять или умение сопереживать? Я думаю, что в сегодняшних реалиях он должен и эффективно управлять, и уметь слышать и слушать. Это два необходимых условия. И хотя сейчас благотворительность стала индустрией, ззапрос на сострадание не уменьшился. Если даже в банкинге говорят о необходимости иметь эмоциональный интеллект, то что уж говорить про эту сферу.
